Добавлено: 21 дек 2013, 15:11
Silvan
Нашел вот что-то старенькое, коротенькое... разумеется, это не фонтан, вещь спорная, я из нее вырос давно... но она дает представление о манере изложения и способе смотреть на вещи)))
НАЙТИ ВЫХОД
Пленники дворца
Странным было это. Ну, скажите, пожалуйста, если людей берут в плен, на какого черта тогда сервировать столь чудесный, просто запредельно шикарный стол с золотой, фарфоровой и серебряной посудой? Даже если бы я в молодости не учился на искусствоведа, все равно бы определил – фамильные ценности на общую сумму более полутора миллионов франков находились на нем. Сами посудите, чего стоил бы, например, китайский фарфоровый прибор, выполненный в виде пагоды, с перечницей в ее крыше. Если приложить глаз к прорезям, можно было различить фарфорового китайского астронома Юй-Циня с пером, также фарфоровым, очевидно записывающего график прохождения комет над территорией Великой Китайской Империи.
И это лишь маленький факт роскоши, о котором просто нельзя было не упомянуть вследствие обстоятельств, которые, так сказать, созреют немного позже.
…Н-нда. Так я говорил о столе, заставленном изысканными яствами и драгоценной посудой.
На моих глазах убили двоих наших прямо за столом.
За то, что они, хотя и порядком голодные, - но ведь палочки держали правильно, и учтиво наклонялись, как подобает, стараясь не просыпать, - но при этом всего лишь навсего чавкали громче остальных – оно и понятно – трое суток без еды, тут вообще не до этикета. Я бы поглядел, как бы соблюдал его правила сам голодный китайский император, если представить невозможное, и он бы на миг очутился в шкуре двоих несчастных моих товарищей. До этого двое вообще не дошли до стола, их убили в умывальной комнате, за то, что они не то что бы неправильно, а просто - несколько торопливо мыли руки. Оно и понятно. Всем нам хотелось есть, а мы-то знали, что здесь нас накормят. Пусть даже кого-то и убьют.
-По закону дворца вы взяты в плен бессрочно! – старый Ферзь, похожий на бедуина пронзил меня колючим взглядом.
Мне это не понравилось.
-Послушай, ублюдок… - начал, было, я, в надежде на потасовку или некоторое замешательство. На реакцию я не жаловался, но кто-то первым был должен дать затравку.
-Здесь говорю я! – поморщился бедуин. – Будешь висеть вон там, если не согласен.
-Согласен, – буркнул я, видя, что они даже не шелохнулись, и шепотом позвал:
-Жан Оверлинк и Роберт Ив Артур.
-Здесь мы…
-Вот что я вам скажу, парни, - я якобы ковырялся спичкой в дупле зуба и даже не посматривал в сторону парней, которые сели на лавку спиной ко мне. Сытые садились, голодные вставали со скамейки и чинно заменяли их место, потому что на всех даже такого роскошного и великолепного стола не хватало: нас было приблизительно чуть более сотни.
-Итак, здесь я могу впрячься за каждого из своих парней.
-Это было бы неразумно, господин генерал. Вы один, а нас сотня. Кто возьмет управление в свои руки, - возразил мне Жан. – Без вас мы всего лишь испуганное стадо.
-Ладно, засунь язык знаешь куда… Это приказ… Хорошо. Остальные тоже так считают?
-Мы выражаем мнение всех.
-Прекрасно. Ручаюсь - кое-кто из нас доживет до завтра. Но для этого мы все должны быть настороже, и коли вы признаете мое руководство, тогда уж обеспечьте мне порядок среди тех, что остался. Мы можем взять только дисциплиной. Мы должны быть единым организмом. Все что я сейчас скажу, передадите по цепочке шепотом.
Один из ферзей, более молодой и наглый, цыкая золотым зубом (мне кажется, он просто сосал насвай), что-то заподозрил. Глядя в нашу сторону, он грязно выругался:
- Свинья! Мы бросим кости, кто из вас войдет в следующую партию на расколбас. Вас всех заколбасят, кого так, а кого – иначе! - крикнул бедуин.
- Это мы еще посмотрим, - я презрительно сплюнул сквозь зубы и демонстрантивно повернулся к уродам спиной.
Условия жизни были в лабиринте ужасающими. Мы увидели, что за первую провинность семьдесят из семисот наших просто убили и кинули в яму. Между тем обстановка становилась все роскошнее и изысканнее, сервировка стола, интерьер и так далее. При этом от нас все жестче требовали светских манер. И мы оттачивали свою светскость под страхом смерти. Но старшие ферзи, поставленные над нами, все же находили какую-нибудь досадную оплошность то у одного, то у другого, и убивали наших ребят буквально пачками.
Когда мы, улучив момент, снова собрались вместе, я сказал:
-Вы как хотите, а я больше не могу подчиняться этим сволочам. Они заставляют нас тут пылинки со всего сдувать, а я, - клянусь! – буду здесь на все блевать, крушить, топтать и ломать.
-Одумайся, Мурк, - увещевали меня ребята, - ведь тогда тебя точно убьют. Надо угождать им, надо уступать этим сволочам, хотя бы создавать видимость. Ведь ты – наш генерал, и без тебя всем нам – гибель…
-Да срал я на это! – крикнул я.
Когда я был джедаем
Генерал – это моя кликуха. Я могу радостно уходить в трясину памяти и переключать огоньки воспоминаний в темноте. Эти огоньки раньше у меня ассоциировались с моими солдатами, вернее – с их массивом.
…Они сидели в окопах, жрали приготовленную для убитых новобранцев сгущенку, запивали ее теплым буроватым чеменом, налитым в алюминиевые кружки и говорили:
-Красная Армия всех страшней.
Поясню.
Когда я был джедаем… тьфу, - ди-джеем, у меня даже был собственный штаб, до отказа заполненный писарями. Утром, когда я гремел подковами по коридору, они прямо в своих вонючих сапогах кубарем выкатывались из большой тумбочки, в которой их ночевало восемь человек, и ставили чайник.
И только один, великовозрастный, двадцатисемилетний верзила сидел за пустым дальним столиком, сложив руки, и тихо попивал водку. Я спас его от толпы разъяренных чеченцев. Они размазывали его ногами по плацу, превратив в кровавое месиво. Отмыв и накормив его, я услышал от верзилы с белесыми глазами, похожего на дауна, трогательную историю перевоплощения из артиста Барнаульского драмтеатра в рядового без имени-фамилии по кличке Чмо. Он, по идее, имел в своем театре бронь, так как ему шел последний годок, после которого в армейку уже не призывают, он предполагал, что счастливо избежит чаши сией. Но нечастная любовь повергла его в пучину морального падения, и вскоре он оказался в воняющей самосадом армейской теплушке. Весело стучали колеса, воняло горелыми буксами – такой особенный железнодорожный запах, навевающий романтику дальних путешествий. Поезд мчал на запад, увозя с собой проспиртованного и синего от запоя и любовной драмы бывшего артиста драмтеатра…
У меня в штабе с моей помощью он стал привилегированным бойцом, но на рожон не лез, лишнего себе не позволял, а просто сидел за дальним столиком, попивал водку и вместо радио целыми днями с утра до вечера произносил монологи.
Особенно часто заказывали ему монолог, который он исполнял голосом Брежнева:
-У наш-шем хороде с-тояла скульптура Херакла…
От одних этих слов бойцы надрывали животики.
На гражданке, продолжая работать ди-джеем в одном из кабаков Туалетти, я почему-то часто о нем вспоминал. Те рыла, которые посещали мою забегаловку, они не были столь интеллигенты, столь утонченны, как этот барнаульский, беззащитный, в общем-то, человечек. И я ему доверялся и был более терпелив к его причудам, и не считал западло уступать иногда. Он меня мог в шутку ударить, и я чувствовал, что он прав, и хотя сила была за мной, я понимал свою ответственность, и знал, что гадом буду, если обижу этого невинного человека…
Теперь же я снова обитал в Туалетти, где жили люди, к которым я привык. Тут жили люди, как донная рыба, оплывшие слизью вожделений, с тяжелыми взглядами и готовыми за каждое неправильно сказанное слово вспороть живот «собеседнику». Они «разводили» друг друга по понятиям, и это было обычным существованием млекопитающих, стоящих на ступеньку ниже волков, хорьков и собак.
Мелькали цветные прожектора, в воздухе носился смрад перегара, дубасила какая-то лезгиноподобная мелодия: «вспаминаю-умираю черные галазаааа», а я тупо сидел перед зеленым монитором с бегущими столбцами названий песен, и «галазааа» мои были бессмысленны.
Периодически, люди, отдыхающие здесь, заказывали мне караоке. Караоке стоит полтинничек. За рабочую смену с восьми вечера до четырех утра я «левыми» мог накарябать штуку-полторы. И хотя все это мне давно обрыдло, я года два этого не понимал. Жил по инерции.
Как-то случайно зайдя в сортир, дверь которого всегда кокетливо висела на одной петле, я увидел какого-то сумасшедшего придурка с одним зубом, орлом сидевшего на унитазе, и – словно очнулся.
Они мне говорят – здесь мое место?!
Они видят во мне астрального Александра Македонского. У них есть астральные копья, астральные дубинки и мечи, а главное – астральная тяга ко мне, которая светится водкой, благожелательно протянутой мне очередным клиентом кавказской национальности вместе со смятой пятидесятирублевкой.
- Генацвале, друг, включи пажалста, - «вспаминаю-умираю»!
Я опрокидываю в себя стопку водки, и тут же мне протягивают следующую, и большой, потный гамбургер, пропахший куревом, похожий в полумраке на огромного фиолетового опарыша.
«Вспаминаю-умираю черные галазааа!»
Самым частым клиентом, приходящим сюда каждый день, является Смерть. Ее не стоит описывать, опустившаяся старая актриса, она так напудривает лицевые кости, что кажется в полумраке и под полями огромной шляпы довольно-таки привлекательной пожилой женщиной. Она все время под ручку со своим небритым компаньоном. На глаза так же низко надвинута черная шляпа и вообще – он весь в черном. Его фамилия – Несчастный Случай.
Днем мне не спалось. После смены я чувствовал себя отвратительно провонявшим смертью, а не куревом и затхлостью кабака. Это был рабочий запах, как запах крови, сопровождающий всю недолгую жизнь бойца мясобойни. Днем я вливал в себя говняного вкуса пиво и раскидывал карты Таро. Я снова и снова гадал на себя. Опять и опять выходило, что я генерал. Такого быть не могло, но – вот вам крест, - мне выпадали одни и те же карты, и я чувствовал, что еще немного, и я сойду с ума. Это не моя жизнь, не моя судьба.
Но однажды, в один из таких апатично-серых дней, сидя перед замерзшим зимним окном, я прочитал случайно попавшуюся книгу о том, что тридцать восемь человек из семисот все-таки уцелели. Они ползли под землей и видели то райские сады, то какие-то воинственные южные племена в боевой раскраске. И только одно их объединяло – каждый из тридцати восьми вспоминал в этих ужасных условиях друг о друге.
… Я думал – это больше не повторится. Я видел это во сне. Я работаю восемнадцать лет ди-джеем и это очень много. Я устаревший ди-джей, я начинал, когда они только появились. Моя карта – ДУРАК, тридцативосьмилетний дурак и шут. Девушки в кабаке уважительно обращаются ко мне на Вы, и зовут только по имени-отчеству, и это очень горько. Короче, теперь вы поняли, что вся моя жизнь была лишь подготовкой к этому новому состоянию, и надеждой на то, что КОГДА-НИБУДЬ МЕНЯ ПОЗОВУТ…
Лабиринт
-Кто со мной? Я ухожу в лабиринт.
Со мной вызвались Эстминт, Каллинс, Гуфч, Куньяба, Роберт, Жан и другие – всего несколько десятков... Молча. Подавленные, мы облазили весь чердак, под истошные крики наших товарищей, которые с нами не пошли, а теперь их убивали за очередным шведским столом. Ферзи применяли для убийства специальные остро заточенные крючья с шипами на конце, так что когда такой крюк вцеплялся в тело, он выворачивал ребра и внутренности наружу. Вам случайно никогда на рыбалке не попадал в губу крючок? Если да, то вы знаете, вы все знаете и понимаете…
Мы вырвались, потому что отчаянно хотели жить, и я был лидером – самым отчаянным среди отчаянных. Вот только куда мы ползем, - я не мог объяснить даже себе, не то что моим людям, которые, громко сопя, следовали за мной. Прямо за мной, тяжело дыша мне в затылок, еле успевая, тащился Гуфч.
-Мурк, стой, Жана убили.
-Сколько нас осталось, ребята? Передай по цепочке, пусть сосчитают.
Через некоторое время пришел ответ:
-Тридцать восемь.
Мы нырнули в лабиринт. Он был вонюч и неимоверно тесен. Вдобавок – паскудство - деревянные доски, из которых состоял этот бесконечный, местами полусгнивший желоб! Щепки вонзались мне и моим компаньонам в локти. Мучила жажда. Нам вместо воды приходилось собирать капельки конденсата, выступившие на черных стенах этого подземного погреба. Мы охотились на обитавших здесь червей, слизней и лягушек. Наш лабиринт круто повернул вбок и наверх, и нам приходилось ссать и испражняться друг другу на голову. Мы сами превратились в земляных червей. Наступала клаустрофобия, но мы с ребятами все ползли, уже много суток назад оставив позади затухающие крики наших собратьев.
Как ни кощунственно по отношению к ним это прозвучит - да, клянусь, - у нас было все хорошо. Черт с ним, - ободранные, голодные и усталые, но мы были живы, и нами управляло мощнейшее желание – выползти из этого ужаса на свет Божий, и – если суждено – погибнуть, но только не в рабстве. И когда силы покинули нас, - извините за сравнение, - словно в голливудском паскудном блокбастере – забрезжил свет…
Я еще не знал, сколько этот свет нам принесет страданий, упрямо радовался одному – ловко же я сумел переломать себя, надыбать новое измерение в этой, казалось бы запломбированной циклоидной схеме, нашел лазейку в замкнутом круге!
Мы не подчинились сволочам-хозяевам дворца, и с этого начался наш путь в новое.
Мы шли по мрачнейшей клоаке, всюду валялись обглоданные скелеты, по которым прыгали своры мышей, веселясь от нашего присутствия. Однако тут теплилась жизнь и находился оазис спокойствия. В уголке под синим байковым одеялом лежала, как мне сначала показалось, недавно выброшенная старуха. Видимо потому, что мыши еще не отважились прожрать в ней дырку она же, как я понимаю, была слишком тепла для дохлятины. Удивительно, но поблизости от нее автоматическая прялка пряла пряжу. Еще две нити вели к такому же автоматическому оверлоку, и оверлок этот отстрачивал швы платья, которое… само себя шило…
Нужно в любых условиях оставаться собой, без оглядки на других и на происходящее. Ребята выжили только потому, что подчинились этой моей слепой вере-надежде.
Инволюция
-Так. Нам нужно будет здесь какое-то время передвигаться ползком.
Да мы и не готовы были сразу встать, потому что уже привыкли к ползанью. Старуха закатила глаза и вдруг не по-человечески быстро, выскочила из-под одеяла. Она по очереди обнюхала каждого из нас и неожиданно жестко приказала нам всем лечь. Мы, как один, звериным чутьем поняли, что сейчас как раз следует подчиниться, как бы ни абсурдно… -…и мы не ошиблись.
Мы стали жить у старухи. Она кормила нас, но каждое утро убивала одного из нас. Видать, она приползла сюда по тому же деревянному желобу, что и мы, и – по своей воле. Да, она когда-то была пленником дворца как и мы. Теперь она не говорила, да и вообще непонвтно, как с нами общалась, но ее давление проникало электрическим разрядом в наши мозги и парализовало конечности жертвы. Уползти далеко мы не могли, мы все словно попали в мощное поле. Я видел, что мы деградировали, словно крысы, и удивлялся только одному, что старуха планомерно, на следующий день убивает именно того, кто меньше всего из нас деградировал за ночь…
Я это быстро уяснил и тут же незаметно уговорился с моими людьми есть испражнения, чтобы показать, насколько мы пали.
Уговорились мы и о специальных незаметных знаках, чтобы можно было общаться при старухе, не вызывая ее подозрений. Мы перестали издавать членораздельные звуки, кроме животного рычания. И это подействовало. Старуха потеряла бдительность, и стала отползать подальше по лабиринту, на поиски пеньки, из которой делала пряжу. Как только мы почувствовали ослабление поля, сразу же отправились в путь. К тому времени нас осталось девять человек. В то утро почему-то сырости было больше чем обычно, и в рассеянном свете гнилушек бледнел голливудский, словно искусственный, туман. Уходя в туман, я чуть не завыл, как раненый зверь, окинув взглядом изможденные человеческие фигуры – трупы, в которых еле теплилась душа.
Но зато мы несли в себе новое ценное качество, приобретенное в этих проклятых застенках – быть всегда неожиданным и делать всегда только то, что от тебя никто не ожидает. Это эволюция-инволюция – именно она стала причиной нашего освобождения. Всего этих освобождений было десять, как уровней в компьютерной игре, поэтому мне не след о них обо всех распространяться, это весьма банальное перечисление внешне меняющихся условий нашего ничтожного существования вам ничего не прибавит.
Скажу только, что каждый новый уровень, на который мы перебирались, казался нам все более отталкивающим, чем предыдущий, потому что в своем поведении мы успевали укорениться и зафиксироваться.
И наконец, остался последний уровень, и он находился у нас под ногами.
Канал.
Я опустил глаза, их заливал соленый пот. По бетонному полу тянулась прямоугольная сеть каналов. Я этого не замечал раньше. По ним проходили четырехгранные трубы шириной чуть толще запястья. Поразился я тому, что смог в них протиснуться, причем не уменьшился в размерах, а словно бы просто стал прозрачным.
-Что это? Вентиляция? – спросил я, обернувшись к Гуфчу.
-Не знаю. – Гуфч был поражен не меньше моего, и посмотрел на меня с сожалением, как будто прощался: - А ты уверен?
-Я ни в чем не уверен. Но надо найти выход. Все будет хорошо.
И я нырнул в этот канал, как счастливая крыса. Остальные с удивленными глазами молча последовали моему примеру. Отныне, каждый из нас, чтобы выжить, должен был стать крысой. Таково испытание. Лаз не расширялся, а как будто бы даже сужался.
Однако это не мешало нам вопреки законам физики, спокойно проходя через бетон, скользить вниз. Мы плыли, влекомые странной синей жидкостью. Мы ведь, если бы представляли себе, что все это возможно, смогли бы раньше спастись. И столько людей не пропало бы за здорово живешь!
Жидкость была воздушной на вид, и совершенно не мокрой. Когда я погрузил в нее нос, я ей задышал точно так же, как можно было бы дышать и воздухом. Жидкость мирно, безо всякой реакции протекала через мои ноздри и выходила через рот обратно, НО ОНА СОВСЕМ НЕ МОЧИЛА НАС. Вы понимаете, не было ощущения мокроты. И был абсолютный контроль над своим телом, гораздо больший, чем до этого момента. Большего сюрприза для себя мы не могли бы представить. Вот так мы оказались здесь в этом уровне. И теперь я сижу с вами в этом огромном, расчудесном зале, и меня все-таки подмывает Вас спросить… Скажите, пожалуйста, если людей берут в плен, на какого черта тогда сервировать столь чудесный, просто запредельно шикарный стол с золотой, фарфоровой и серебряной посудой?
